Запасный полк - Страница 31

— Давай, давай... — ободряюще кивнул Щербак.

— До войны заведовал я кафедрой западной литературы в университете. Знаете, что это такое? Флобер, Бальзак, Мопассан, Ибсен. Гениальные немцы — Манн, Шиллер, Гейне... Что? Они были, есть и будут, могу вас заверить, товарищ комиссар. Да, так вот, значит, в каком мире я жил, кто окружал меня ежедневно...

— Я понимаю, — сказал Щербак.

— Так вот, экзаменовался в аспиранты один молодой человек, какой-то знакомый моего коллеги, заведующего кафедрой языка. Молодой человек, скажу вам, безнадежен. Знаний за семь классов, и то с натяжкой. Но в научные работники лезет, поскольку имеет все объективные данные — происхождения, как говорят, пролетарского. А на самом деле папаша его какой-то ответственный работник где-то, друг-приятель моего коллеги. Экзаменуем, значит, будущего кандидата по литературе — ни в зуб ногой. Я вопросов не задаю, боюсь, как бы коллеге не напортить. Кроме нас в аудитории декан факультета да еще несколько человек. Однако для приличия все же задаю несколько элементарнейших вопросов. Не ответил. Я еще постарался прощупать легонько. Не знает. Я заявляю комиссии: «Как хотите, а удовлетворительной оценки не подпишу». — «Ка-ак?! Мы рассчитываем тянуть на пятерку. В крайнем случае — на четверку». Что вам сказать? Насели на меня ученые мужи. Противился я, как мог. Но что поделаешь, если начальство заинтересовано? «Хорошо, — говорю, — я согласен завысить оценку только в том случае, если вы, декан, дадите мне подписку, что этот аспирант будет работать где угодно, только не на моей кафедре». — «Подписку не дам. Это несерьезно. А слово дам». И я все-таки подписал завышенную оценку. Смалодушничал. Преступление совершил, если хотите, подлость. Потому что какой же из него научный работник? Я это понимал. Но согласился. Проклятое равнодушие: лишь бы мне было спокойно да хорошо. А о том, что науку подводишь, государство обманываешь, об этом не подумал. Но я же за это и поплатился. Обманул меня коллега, обманул деканат, подсунули неуча на мою кафедру, и еще посмеиваются. Мучился я с ним полтора года, а потом, к счастью, война...

— «К счастью»... Думай, что говоришь, — вставил Щербак, внимательно слушавший Соболькова.

— Прошу извинить, действительно получилось не совсем складно. В общем, избавился я от него да, кстати, и от всей кафедры избавился.

— Да-а, — протянул задумчиво Щербак. — Занятная история. А может, этот аспирант воюет сейчас отменно?

— Очень может быть, — согласился Собольков. — Одно дело — воевать, а другое — обучать студентов.

— Добро. Пока что будем воевать, а обучать студентов — потом. Ясно? — Щербак поднялся. В нем вскипала подспудная неприязнь к Соболькову.

Впрочем, эта неприязнь уже не имела под собой почвы. Щербак распознал тогда в Соболькове человека прямого, честного до конца.

Глава седьмая

1

Генерал-лейтенант Рогов снова покашливал в телефонную трубку. Он нередко позванивал, и голос его, низкий, приказной, излучал теплоту, — в этом Беляев не ошибался. Значит... значит, в епархии молодого командира бригады не все худо.

— Это вы, дистрофик? — почти насмешливо спросил Рогов. — Полковник-дистрофик...

— Почему дистрофик, товарищ генерал? — Беляев совершенно искренне обиделся.

— Вам будто бы каши не хватает. Жаловались?

— Так точно, жаловался. Однако не полагал, что моя жалоба станет поводом для насмешек.

В трубке кашлянули.

— Ишь ты, обиделся...

— Никак нет, не обиделся, товарищ генерал. По-прежнему отстаиваю разнообразие и калорийность комсоставской кухни.

— Отстоял, между прочим.

— Непонятно, товарищ генерал.

— Отстоял, говорю. Писали куда-нибудь в высшие инстанции через голову штаба округа, через мою голову?

Беляев помолчал у трубки, а затем несмело сказал:

— Писал, товарищ генерал-лейтенант.

— Куда писал?

Беляев снова помолчал мгновение, словно вспоминая, куда же это он писал письмо через голову командующего.

— В Государственный Комитет Обороны.

— Я так и полагал. Не знаю, кому обязаны, вашим или нашим заботам, только есть перемены. Тебе первому звоню. Можешь заказать тете Моте праздничный обед и расслабить поясок на пузе. Отныне комсостав снабжать по второй норме. Вопросы есть?

— Есть, товарищ генерал. Множество вопросов! — Беляев от радости не знал, что говорить в трубку.

Да и голос самого командующего выдавал плохо скрываемую радость. Да, Беляев написал письмо в Ставку «через голову» высшего начальства после того, как столько передумал, сидя в столовых военторга. Оба они не забыли знаменательного телефонного переговора, когда Беляев доложил командующему о своих раздумьях. В трубке тогда замерло. Беляев не торопил генерала: пусть подумает человек, вопрос-то щекотливый. Наконец трубка ожила. «Мне нечего вам ответить, полковник». — «Почему же?» — «Не задавайте лишних вопросов. Посмотрите на карту и... затяните потуже поясок».

Конечно же, не беляевская здесь заслуга. Разве мало мудрых военачальников в Красной Армии, связанных ежедневно и ежечасно с частями и подразделениями, изучающих жизнь, нужды и запросы каждого бойца от подъема до отбоя?

— Полагаю, товарищ генерал-лейтенант, что заслуга не моя! Спасибо, спасибо! Верил, что положение будет исправлено. Вопрос нынче о танках. Надеюсь, наша докладная получена. Чем поможете?

— Ничем. Теперь-то уж наверняка ничем. Нет у нас танков. Можете жаловаться. Разрешаю через мою седую голову жаловаться кому угодно, вплоть до маршала бронетанковых войск. Пусть он вам хоть танковый корпус подарит для обучения маршевых рот. У меня лично танков нет.